У счастья есть ноги, оно может идти к вам навстречу

- Филипп, расскажи, пожалуйста, вкратце о себе и своей работе.

- Я психолог, психотерапевт и преподаватель. Психологическую практику начал сразу же после окончания Ростовского государственного университета, в 1997 году. Моя первая работа — психологическая реабилитация «кагальницких детей»* и их родителей. Довольно сложный старт, в который я включился вместе с командой очень талантливых людей, у которых можно было многому научиться. Им, как и моим университетским преподавателям, я очень признателен: ростовская психологическая школа дала мне неоценимо много. Учиться у мастеров и начать работать с мастерами – это большое везение. С тех пор на протяжении 20 лет я работаю с людьми, переживающими кризис, утрату близких, разрыв значимых отношений, катастрофу личного плана, с пострадавшими от экстремальных ситуаций (терактов, военных действий, техногенных катастроф), и т.д.

* Прим. Кагальницкая трагедия — 26 сентября 1996 года, на железнодорожном переезде неподалеку от села Мокрый Батай, в условиях плохой видимости (тумана), произошло столкновение поезда и школьного автобуса. Пострадали 40 пассажиров автобуса — 37 детей и трое взрослых.

- Почему ты стал психологом?

- Интересный вопрос. Думаю, если бы меня спросили об этом, когда я поступил на факультет психологии, я бы однозначно не ответил. (Смеется) В профессию я пришел вслепую. Прочел несколько книг, которые сильно меня впечатлили, и принял решение. Это был интуитивный выбор. Я не представлял себе, что это такое, чем психологи занимаются, что нужно будет учить в течение пяти лет. И на первом курсе у меня был шок — дисциплины оказались достаточно серьезные и сложные. Потом, правда, я их преподавал, но тогда испытал шок.

- А ты помнишь, какие это были книги, которые так сильно повлияли на твой выбор?

- Точно помню — Фрейд, Юнг и Выготский. Первой была книга Зигмунда Фрейда «Леонардо да Винчи. Воспоминание детства». Я прочел её лет в 15, как увлекающийся живописью мальчик, и поразился, что можно по оставшимся свидетельствам, по картинам и дневникам так исследовать человеческую биографию, душу, что вообще можно так мыслить. Образ мышления Фрейда стал для меня открытием. Далее — краткая выжимка, 100 страниц, из «Психологических типов» Карла Гюстава Юнга. Она тоже произвела очень сильное впечатление. Потом я увлекся трудами Выготского, в частности, его работой «Мышление и речь». Так что для меня психология первоначально была особым родом литературы. Я пошел учиться, потому что мне было интересно это читать. Как это работает на практике, не представлял. В школе у меня были неплохие результаты по разным дисциплинам, неплохие – но не блестящие; я проявлял склонность к занятиям изобразительным искусством, графикой и живописью, и даже планировал поступить в Грековское училище, практически поступил, но в последний момент передумал. Большинство моих знакомых не понимали, зачем я сделал такой странный выбор, говорили, что психология – это совершенно не престижная профессия. «Зачем ты выбрал такую невнятную, никому не понятную специальность: не психиатр, не педагог? Кем ты будешь? Забитым школьным психологом, которым все понукают?» Меня не поддержала в большинстве своём моя родня, собственно никто не поддержал, кроме матери, которая тоже увлекалась психологией. Ее поддержка во многом помогла принять это судьбоносное решение.

- Каковы плюсы и минусы в работе психотерапевта?

- Это великолепная сфера деятельности для людей, которые могут системно и междисциплинарно мыслить. Профессия, в которой бесконечно развивается мышление, если ты идешь в нее осознанно. В этой области требуется много знаний на стыке наук: естественных — медицины, психиатрии, психофизиологии, неврозологии, психосоматики, сексологии; гуманитарных, прежде всего, социологии; необходимы познания в современной философии и антропологии, чтобы понимать, что такое личность, социум, формирующий личность, что есть культура, как соотносятся личность и культура. И этот огромный спектр знаний нужно постоянно расширять, обновлять и обогащать. Возможность непрерывного самообразования, развития и самосовершенствования — вот, чем меня страшно привлекает эта профессия. Ты не будешь интересен и полезен другому человеку, клиенту, группе, своим ученикам, если сам не будешь находиться в процессе личностного роста. Это профессия, которая стимулирует изменения, побуждает задумываться, меняться и искать смысл. Это первый большой плюс.

Второй плюс, он же и минус, — интенсивность коммуникаций. Постоянное общение с людьми значительно раздвигает границы твоей личности, ты не замыкаешься только на себе, на своей семье, на каком-то привычном круге событий и впечатлений. Есть профессии очень монотонные, с повторением одного и того же годами, я бы этого не выдержал. А психотерапия — это непрерывные коммуникации, причем они многообразны, это интенсивное богатое общение, которое тебя же меняет и насыщает новым опытом. Но от этого и устаешь. Иногда хочется уединения, одиночества, хочется заниматься только собой и своей семьёй, а у тебя в работе пациенты, которым нужна поддержка. Пока клиент не стабилизирован эмоционально, ты не можешь его бросить и поехать на месяц в путешествие; где уверенность, что за время твоего отсутствия человек, лишенный поддержки, не покончит жизнь самоубийством? Ответственность очень велика. Ты отвечаешь и по договору, и по совести.

Большие минусы этой профессии — риски выгорания: мы всё время соприкасаемся с тяжелым человеческим опытом. Пропускаем через себя, пусть и профессионально фильтруя, депрессивные состояния наших клиентов, их страхи, боль; нам постоянно открываются темные стороны жизни. Это бывает очень массировано, концентрированно, как непрерывный поток, часами, а наутро все повторяется, и очень важно не заражаться, сохранять толерантность и устойчивость к этим процессам.

- Бывают ли моменты, когда вдохновение покидает и теряется вера в себя, свою работу, свою полезность?

- Не знаю почему, у меня такого не было ни разу. Думаю, что меня спасает такой очень-очень давний, пожизненный ресурс. Не знаю даже, как его описать… Ресурс внутренней комфортности — что бы со мной ни происходило, я себя ощущаю гармоничным человеком. Даже если мне очень тяжело и внешние обстоятельства не в мою пользу, я себя чувствую на своем месте. Может быть, это ресурс любви, который я получил во младенчестве, в детстве… Поэтому я не теряю веру в себя. Бывает, накапливается усталость — конечно! Очень хочется резко сменить обстановку, уехать, исчезнуть. Но, пожалуй, я хочу отдыхать не от своих клиентов, а от административной работы — как педагог, как научный руководитель, как управленец. В большей степени это утомляет.

- Как ты проводишь свободное время, и что интересует тебя, кроме психологии?

- Я как раз хотел сказать, что не стоит заниматься только психологией, психотерапией, потому что это, как и любое занятие, которому посвящаешь себя без остатка, чрезмерно, приводит к профессиональной деформации. Психологи, которые ничего не знают, кроме психологии, живут только психологией — довольно карикатурные персонажи, на мой взгляд. Психологи, которые везде и всегда всех интерпретируют, везде ищут какую-то темную бессознательную подоплеку, всем пытаются помочь, всех проконсультировать —деформированные личности.

Очень важно иметь другое занятие, принципиально отличное от того, чем занимаются в консультативных кабинетах. Важно самому иногда быть пациентом. Конечно, не ходить по врачам, а уделять себе внимание и заботиться о себе с не меньшей теплотой, чем о других. Моя проблема в том, что я слишком привык быть психотерапевтом, не всегда вовремя отслеживаю у себя заболевания, не привык к необходимой смене ролей. Но к 42 годам уже понял, что нужно себя баловать путешествиями, приятными событиями, приятными встречами, приятным расслабляющим окружением. Я очень люблю проводить время на даче, хотя я занимаюсь этим несовершенно, я плохой садовник, но мне нравится что-то делать — копать, поливать, «общаться» с деревьями. Когда-то я занимался резьбой по дереву, инкрустацией, сейчас я ничего из него не делаю, но мне важно побыть среди плодовых деревьев, полить цветы, посидеть в кресле-качалке в тени.

Люблю читать, много читаю художественную литературу, самую разную, в последнее время перечитываю русскую классику. Само собой, я люблю кинематограф, хороший, авторский, но здесь, пожалуй, увлечение смыкается с профессией, мои предпочтения на стороне авторского, т.е. психологического, символического кинематографа. Люблю рисовать. Сейчас параллельно занимаюсь иллюстрацией, мне хочется выработать свой стиль и иллюстрировать книги. Это моя вторая сфера самореализации — я закончил рисовать лет в 20 и возобновил в 35. Снова начал учиться, между делом, стал набивать руку. Появилась идея иллюстрировать книгу и издать ее, выступить не как научный редактор, а как иллюстратор художественного произведения — есть такой арт-проект, art-book, который я планирую реализовать за пару лет.

Люблю общаться с друзьями. Мои друзья люди яркие и душевные, кое-кто из них из художественной среды — художники, литературно одаренные люди. Вообще приятно и здорово общаться с людьми, которые талантливее тебя в чем-то, это очень обогащает и дает понять, что ты не один такой необыкновенный, позволяет преодолеть эгоцентризм, иногда он всех нас настигает (смеется). Я благодарен жизни, она меня постоянно связывает с очень талантливыми людьми, как в профессии, так и вне ее.

На выставке "Вдохновленные Велимиром. Хлебников и современное искусство"

- Филипп, ты достиг больших высот в профессии — научно-исследовательская деятельность, педагогическая, практическая. Считаешь ли ты себя успешным человеком?

- Да, хотя это никогда не было для меня приоритетом. Успех мне потребовался для того, чтобы позволить себе заниматься тем, что я хочу делать, и так, как я хочу. Успех — не цель, а средство. У меня есть предположение, что люди слишком сильно беспокоятся и фантазируют о трех вещах — о деньгах, о сексе и об успехе. Нужно иметь в наличии все три блага, чтобы не беспокоиться о них и думать о более серьезных жизненных задачах, чтобы искать смысл в чем-то еще. То есть мне нужен успех, как, впрочем, и две другие житейские радости, чтобы уже не заботиться о его достижении и заниматься самореализацией. Успех – вещь необходимая, но сопутствующая. Что-то вроде попутного ветра. Кстати, как и здоровье, о котором кто-то из древних, кажется, персонаж Платона Сократ сказал:

«Здоровье — это еще не всё, но всё без здоровья — ничто».

Ставить только на здоровье нет смысла, но и пренебрегать здоровьем неразумно. Та же история с успехом.

- В своей книге «Страдания перед бессмысленностью жизни» Виктор Франкл пишет о том, что люди начинают употреблять алкоголь, наркотики, совершают попытки суицида, в связи с тем, что чувствуют отсутствие смысла жизни. Как ты считаешь, является ли смыслоутрата основной причиной?

- Утрата смысла приводит к подобному поведению, только когда уже есть для этого предпосылки. Не каждый человек, утратив смысл, начнет спиваться. Мы знаем случаи, когда люди, терявшие смысл жизни, совершали великие дела, создавали великие произведения. Например, тяжелый смысловой кризис переживал Лев Толстой, когда писал «Смерть Ивана Ильича». Чувство смыслоутраты постоянно преследовало Франца Кафку. Он никак не мог сделать экзистенциальный выбор между службой и писательством, не мог решиться бросить ненавистную работу чиновника и полностью посвятить себя служению своему литературному гению. Этот смысловой конфликт в значительной мере определил стиль и характер его творчества. Великий австрийский композитор Густав Малер, переживая глубокий кризис, создал одно из своих лучших произведений – Девятую симфонию. Примеров бесчисленное множество. Практически любой творческий человек переживает нечто подобное.

Для одних людей потеря смысла жизни и неутолённая «жажда целостности», как назвала это Кристина Гроф*, жажда смысла оборачивается творческими поисками, погружением в глубины и восхождением на вершины, а других состояние смыслоутраты обрушивает в алкоголизм. Я думаю, что это определяется какими-то задатками личности — у кого-то есть предрасположенность к алкоголизации, у кого-то талант, который заставляет себя реализовывать. Даже если ты сам опустошен, твой талант, — иногда как божий дар, иногда как наказание, как твой крест, — заставляет искать пути его реализации. Порой это даже не от тебя зависит. Ты несешь это в себе. Я не знаю, что это — вопрос везения, воспитания или генетики… В какие души сморит Бог, в какие заглядывает дьявол? Вопрос открытый, дискуссионный. Думаю, что личностная основа определяет стиль, в котором человек ищет смысл жизни, разрушаясь или достигая чего-то.

*Прим. Кристина Гроф (1941-2014) – психолог, писатель, преподаватель и художник. Она являлась основателем «Сети поддержки в духовном кризисе», со-основателем метода Холотропного Дыхания™ и Трансперсонального тренинга Станислава Грофа. Она внесла важный вклад в понимание природы духовного кризиса и благодаря ее открытиям были сделаны изменения в классификации болезней DSM, что позволило дифференцировать психические расстройства и духовный опыт в результате кризисов развития.

- Мог бы ты сформулировать свой смысл жизни?

- Нет, конечно. Я думаю, это что-то не формулируемое. Здесь, возможно, мое мнение не совпадает с мнениями профессионалов, которые пытались это сформулировать в психологии, философии, психотерапии. Смысл жизни, глобальный смыл, на то и смысл, что двумя словами его не выразить. Как не выразить двумя словами, что такое Бог, если ты в него веришь. Средневековые теологи рассуждали так: определять, что есть Бог, значит ограничивать Его и тем самым отрицать, ибо Бог есть всё. Так же любое определение смысла жизни будет узким. В моем смысле жизни столько непередаваемых словами чувственных, эмоциональных, ценностных нюансов… Если я попытаюсь это сформулировать, это будет очень бедное отражение того, что я переживаю. «Мысль изреченная есть ложь», как писал Ф.И.Тютчев. Я все равно скажу не то, что во мне есть. Я всё равно скажу то, что ждет от меня социум. Я скажу это привычным, шаблонным языком, и это будет неправда, к сожалению. А может быть, и к счастью. Это что-то такое потаенное, «неизреченная правда», как называли это русские философы, какая-то сущность моя. Кстати, еще мне кажется, если я точно знаю, в чем смысл моей жизни, то это означает, что я его уже потерял. Точно знать смысл жизни — это оказаться на грани смыслоутраты. Когда думаешь, что смысл найден, нужно готовиться к кризису, к новому поиску… такая диалектика.

- Ты работаешь с людьми, которые обращаются к тебе за помощью, приходят с проблемой, болью, переживанием. Скажи, что объединяет этих людей, кто твой клиент? Кто тот человек, который приходит к психотерапевту?

- Это очень разные люди, и я выработал разные стратегии работы с разными клиентами. Не со всеми клиентами можно работать рефлексивно, не со всеми клиентами нужно погружаться очень глубоко, со многими вполне достаточно работать на поведенческом уровне. Иногда человеку необходим вполне конкретный «здесь-и-теперь» результат, и мне нужно фокусироваться на актуальном опыте без погружения в глубины памяти, бессознательного. Думаю, что мои клиенты — это люди вопрошающие. Человек, перед которым стоит жизненно важный вопрос. Он может быть не терапевтично сформулирован, не как запрос к психологу, но это тот сущностный вопрос, который побуждает человека меняться и искать помощь.

- А как понять человеку, что ему нужна помощь психотерапевта?

- Есть случаи, когда не хватает собственных ресурсов, когда не работают привычные алгоритмы, когда по-настоящему целительным может быть только диалог — мне нужен Другой, чтобы измениться. Иногда Бог нам посылает Другого в качестве наставника, друга, подруги или спутника жизни. Поэтому не всегда люди приходят к профессионалам, но порой ищут и находят помощь в своём окружении, и я считаю, что это нормально. Они обходятся выработанными навыками, определенной жизненной стратегией, диалогом с близкими. А иногда осознают, что у них есть необходимый ресурс, и ограничиваются двумя-тремя консультациями психолога, но это не терапия, а просто консультирование. Они понимают, что располагают всем необходимым, а в консультативном кабинете повышают свою психологическую компетентность, приходят к новому самоотношению либо получают поддержку и спокойно без терапии справляются с проблемной ситуацией. Но часто этого не случается, человек оказывается в темноте, в одиночестве и не находит поддержки. В таких случаях необходима психотерапия.

Истинный запрос на терапию возникает тогда, когда человек оказывается в состоянии, которое можно описать как «темная ночь души». Есть такой термин, заимствованный психологией из испанской мистической традиции. Быть может, душа ослеплена каким-то новым светом, но пока не видит этот свет и нуждается в помощнике, как слепой в поводыре. Я думаю, что «темную ночь души» может пережить каждый человек. Есть в этом какое-то таинство — человек заранее не знает, когда это испытание может ему выпасть. Поэтому любой человек может стать пациентом психотерапевта, никто от этого не застрахован.

- Я часто слышу от своих знакомых и от клиентов, что цель в жизни человека — стать счастливым. Насколько тебе близок такой гедонистический подход?

- Это одна из ловушек, попадая в которую, человек становится невротиком, и мои пациенты, в частности. Когда мы говорим о цели, мы представляем что-то стоящее перед нами где-то на линии горизонта, то, к чему нужно стремиться. Если же мы говорим о счастье (хотя совершенно не обязательно о нем говорить, это не такая проблема, как кажется), то речь о том, что активно и актуально переживается, счастье – нечто процессуальное. Не то, к чему я стремлюсь и что я однажды переживу, когда-то, когда научусь правильно жить, а то, что я могу переживать постоянно: минуты, мгновения, часы счастья, — их приносит каждый день. Я ими не пользуюсь просто потому, что я не привык переживать счастье как что-то процессуальное — видеть, чувствовать и проживать его как процесс. Счастье — это один из аспектов процесса жизни, одна из сторон медали. Как не стоит стремиться к испытаниям, жизнь их все равно тебе пошлет, не нужно напрашиваться на неприятности, искать на свою голову приключения — судьба все тебе сама предоставит, так и со счастьем — его совсем не обязательно искать, жизнь мудрее тебя, она подарит такие переживания радости и вдохновения, о которых ты даже не догадываешься.

- А как стать счастливым, научиться видеть эти моменты в ежедневной жизни?

- Стать счастливым — это еще одно обольщение, «дьявольское обольщение», попытка свою жизнь превратить в райский сад, исключив из нее необходимые для развития противоречия. Я думаю, гораздо важнее быть целостным. Целостный человек может переживать и счастье, и несчастье, его жизнь характеризуется полнотой — и радость, и горечь гармонично в ней сочетаются. Если бы мы все стали бесконечно счастливыми, то превратились бы в идиотов, перестали бы думать, рефлексировать, или округлились бы, как ангелы, играющие в раю на арфах и лютнях, но никуда бы не двигались в своем развитии. Хотя есть такие прекрасные случаи, когда люди гармоничные и счастливые именно потому, что они просто организованы. У них очень простая психическая структура. Часто это сопряжено с какими-то интеллектуальными нарушениями. Люди с интеллектуальной недостаточностью характеризуются когнитивной простотой, добротой, выглядят счастливыми, потому что они какие-то вещи не понимают и какие-то противоречия жизни не осознают. Может, это — плата за счастье, а, может, счастье — это то, что Бог послал как милость людям, лишенным каких-то интеллектуальных возможностей. Я не знаю (смеется).

Если хочешь быть счастливым — будь им. Вообще быть счастливым, это, как мне кажется, мечта невротика. Есть ценности жизни, которые обретаются ценой счастья, — познание дается ценой счастья, любовь настоящая очень часто переживается ценой благополучия. Бывает так, что настоящая любовь сопряжена с трагедией — либо, когда человек любит и не встречает взаимности, либо, когда человек любит и трагически теряет любимого человека в силу жизненных обстоятельств. И вот это несчастье неотделимо от такой ценности, как переживание любви. Возможно, если бы я не полюбил этого человека, я бы не пережил горе его утраты, я был бы вполне благополучным, но тогда я не узнал бы, что такое любовь, ну и т.д. Возможно, если б я не углубился в познание каких-то тёмных сторон жизни, спал бы спокойно.

Есть еще точка зрения, которая восходит к Карлу Марксу, что счастье — в борьбе. Не меняется ли здесь само понимания счастья? Когда мы говорим, что счастье выражается в борьбе, счастье ли мы имеем в виду, то самое гедонистическое? Когда мы говорим, что необходима борьба за справедливость, что остается от справедливости? Когда начинаешь бороться слишком агрессивно, скорее всего, рано или поздно сам становишься несправедливым. Если ты борешься за счастье или счастье обретаешь в борьбе, то, возможно, твое агрессивное счастье оборачивается несчастьями для других людей, и тем само себя отрицает. Или борьба становится чем-то вроде наркотика, а счастье превращается в зависимость от адреналиновых бурь.
На мой взгляд, это одна из химер. Как и убеждение, что надо быть абсолютно здоровым, очень красивым, привлекательным, во всём совершенным. Надо все время быть счастливым, жить правильно, тогда у жизни не будет к тебе вопросов. Вот это — ловушка. И реализация такого паттерна невротизирует людей. Не думайте о счастье, оно все равно придет само, у счастья есть ноги, оно может идти к вам навстречу. Настоящее счастье хочет реализоваться в вашей жизни, а счастье, за которым нужно гоняться как за девушкой-недотрогой, скорее всего счастье иллюзорное, мираж.

- У Франкла же есть такой афоризм

«Счастье подобно бабочке. Чем больше ловишь его, тем больше оно ускользает. Но если вы перенесете свое внимание на другие вещи, оно придет и тихонько сядет вам на плечо».

- Да-да. У Марины Цветаевой есть в дневниках прекрасная фраза: «Иногда цель сама летит на тебя, главное — не увернуться». Мы часто уклоняемся от того, что само стремится с нами встретиться, избегаем экзистенциальной, сущностной встречи — со своим человеком, своим призванием, своим Богом, своим смыслом.

- А если подвести черту, итог на сегодняшний день, что останется после тебя?

- Ух, 42 года, рановато, конечно. Я не могу оценить это, пусть оценят те, кто останутся после меня. Как бы я сейчас ни фантазировал, какие бы химеры ни рисовались в моей голове… Мне, может быть, кажется, что после меня останется какое-то великое наследие, а пройдет 10 лет, я сам перечитаю это и скажу: «Господи, какого черта я все это писал, печатал? Это ерунда, лучше бы этого не было». Я, слава Богу, не знаю, что останется после меня, для меня это — загадка, как загадка — есть ли жизнь после смерти. Так же для меня остается загадкой, куда и как приложить после меня и без меня то, что я делаю? Я бы не хотел навредить кому-то. Вот, если останется минимальное число пострадавших от меня, я буду считать, что уже неплохо жил и работал. В любом случае, мы кого-то обижаем, в силу своих человеческих особенностей проявляем несправедливость, или недостаточно хорошо работаем — это понятно. А если кому-то что-то пригодится, будет здорово, но об этом смогут сказать только те, кому пригодится. Я не знаю, что после меня останется. Даже не задумываюсь, потому что мне важно жить тем, что сейчас происходит, нашим разговором, например.

- Хочу вернуться к твоей практической деятельности. Ты — системный семейный психотерапевт, работаешь с парами. Скажи, как ты считаешь, меняется ли сейчас представление о семье в обществе? Что происходит с институтом брака?

- Я думаю, что, если в России очень серьезный поворот произошел в 1980-90-е годы, то в мире, в Европе — в конце 50х – начале 60х годов. И это был серьезный вызов, перелом, социокультурный поворот. Традиционная роль женщины-домохозяйки перестала выполнять свою прежнюю многовековую функцию стабилизатора брака, роль мужчины существенно изменилась. Прежние поло-ролевые стереотипы себя изжили в современном социуме, за исключением конкретных диаспор и этнических групп, где сохраняется традиционная модель семьи с традиционным распределением ролей. Сейчас мы живем в плюралистическую эпоху, в которой сосуществует множество разных моделей семейного устройства. Не знаю, хорошо это или плохо — многие говорят, что плохо, что лучше бы патриархат и домострой продолжались вечно, но это реальность. Нужно понимать, что заданных лекал нет, традиции, переданные предками, перестают работать.

Каждая семья вырабатывает порой мучительно, от кризиса к кризису, свою собственную модель взаимодействия, ищет собственные ценности, которые могут как-то цементировать отношения, собственные принципы, собственные правила. Нет ничего предзаданного. Иногда это описывается как кризис в семье, но это, скорее, переход к другому типу семьи с другим распределением ролей, другим типом взаимодействия. А ещё по какой-то причине оказалась нарушена преемственность, дал сбой отлаженный в прошлые века механизм передачи культурного опыта от поколения к поколению. Многие семьи лишены осмысленно полученного от предков социального и духовного наследия, и вместо него слепо, бессознательно наследуют неврозы, травмы, патогенные стереотипы прошлых поколений.

- А, если пофантазировать, что станет с институтом брака через 50 лет? Какие намечаются тенденции?

- Он сохранится, но будет больше вариаций, гораздо больше. И те варианты брачно-супружеских отношений и прочих, которые мы сегодня воспринимаем как маргинальные, будут существовать, возможно, даже прогрессировать, каким-то образом оформляться в социуме. С этим можно бороться, это можно приветствовать, можно с либеральных позиций рассматривать, можно с консервативных, но очевидно, что сама структура семьи уже воспринимается как что-то вариативное. В XIX веке нужно было выйти замуж за кого-то, жениться и тянуть эту лямку до конца дней, исходя из той матрицы, которая была задана социальным окружением, родом, контекстом. Назвался груздем — полезай в кузовок. А люди, которые пропитаны настроениями нового века, воспринимают супружество скорее как эксперимент, а не как пожизненную повинность. Эксперимент может пройти удачно, и здорово — будут дети, будет стабильность, будут разделяемые ценности. Эксперимент может оказаться неудачным — тогда можно попробовать провести его по-другому, реализовать в другой плоскости, исходя из иных начальных условий. Вот эта вариативность будет присутствовать и через полвека. В консервативных обществах это будет вызывать сопротивление, будут предприниматься попытки регламентации, запретов, ограничений, мы это видим в странах, где существует религиозная доктрина, предписывающая мужчине и женщине строго определенная роли. Возможно, это будет переживаться обществом достаточно драматично. Но это тенденция.

- У меня последний вопрос: что бы ты мог посоветовать людям, которые попали в сложную жизненную ситуацию, столкнулись с этой ночью, где найти силы, чтобы вернуться в обычную жизнь, где взять ресурсы для преодоления этой ситуации?

- Всё очень индивидуально. Главное — помнить, что ресурсы есть, и если ты сейчас их не видишь, то возможно твой доступ к ним временно затруднен, но всегда есть возможность их обрести, и есть люди, в частности, профессионалы, которые готовы помочь тебе в этом.

Филипп Филатов с женой Надеждой и дочерью Анастасией